Жизнь страны в науке политики, так же как жизнь религии в науке религии. Государю надобно быть сведущим в политике и с помощью политической науки наносить другим поражения, самому при этом оставаясь невредимым.
- Мухаммадали ибн Мухаммадсаид Балджувони, “Тарихи нофеъ-и”, 1927.
Государство создает нацию, а не нация создает государство
- Маршал Польши Юзеф Пилсудский, 1920-е гг.
В далеком уже 2000 году японский коллега, приехавший в Душанбе изучать таджикский мирный процесс, спросил меня, как формируется правящая политическая элита и осуществляется подготовка и отбор в государственные руководящие и исполнительные структуры. Ему, представителю страны, пережившей поражение в войне и разруху, но сумевшей в течении считанных десятилетий стать одним из мировых лидеров было интересно узнать, каким образом Таджикистан намеревается мобилизовать национальные ресурсы для выхода из кризиса. В ответ я пустился в рассуждения о сложной структуре таджикского общества, чувствительности общин, региональном балансе и прочей местной «архаике». Тогда мой собеседник, обычно деликатный в том, что касается национальных чувств, воскликнул: «если это так, то у вас нет будущего»!
В тот момент я не придал особого внимания его: «нет будущего». Пять лет назад в таджикском обществе царила эйфория, связанная с окончанием гражданской войны и все виделось в радужном цвете. Выдвинувшиеся в ходе вооруженного конфликта таджикские элиты помирились; сложив оружие они сошлись на взаимоприемлемом распределении власти и ресурсов. Оппозиция же, движимая понятным стремлением не нарушать хрупкий мир фактически приостановила свою политическую деятельность (а если быть точнее она ее толком и не начинала). Квота в 30%, отведенная ей в правительстве никаким образом не способствовала демократическим реформам, так как большинство бывших оппозиционеров не замедлило просто присоединиться к власти ничего в ней принципиально не меняя. Общество залечивало раны; стараясь забыть о войне оно ловко уклонялось от всяких конфликтов. Тем временем, сама власть не теряла времени даром. Она укрепила главное звено – связь с районами.
О махалгарои
Душанбе сам по себе традиционно не решал и не решает ничего в таджикской политике. Это не столько город, сколько территория, желанный плацдарм с цитаделью посередине. У нас нет такой категории «душанбинцы». Есть балагуры «румони», их антипод - пуритане «вахьёчи» (по названиям кишлаков в Согде и Припамирье), но нет «душанбеги», хотя жители столицы составляют почти пятую часть населения страны. В Душанбе живут и румони и вахьёчи и еще десятки других общин, относящихся к одной национальности, говорящих на одном языке и исповедующих одну религию. Живут рядом, но не вместе. У современных таджиков нет объединяющего национального центра, «плавильного котла» городской цивилизации, но зато есть упрямая аграрная периферия. Соответственно, главным элементом воспроизводства власти в стране являются субнациональные (региональные) структуры, а главной составляющей национального сознания – поддерживаемый государством этнический (негражданский) национализм, круто замешанный на местничестве. Те, кто опасается возрождения коммунизма или радикализации исламистов в нашей стране могут расслабиться. Неуловимого Усамо бинни Лодана в Таджикистане ждет глубочайшее разочарование. Все его «неофундаментализмы» и «джихады», рожденные в грязноватых мусульманских гетто европейских городов и в пыльных пакистанских медресе бьет одной левой наше доморощенное местничество – «махалгарои».
Махалгарои, это таджикский вариант местничества с элементами трайбализма. Размежевание в таджикском обществе проходит не по политическому (левые-правые, коммунисты-исламисты, и т. д.), а по этнорегиональному признаку. Махалгарои, это ситуация, в которой мулла или коммунист района «А» вряд ли окажут поддержку мулле или коммунисту района «Б». Скорее, мулла сговорится с коммунистом из своего района. Точно так же филолог, спустившийся некогда (давным-давно, сам не помнит когда!) в Душанбе из района с преобладанием холмистой местности проголосует на выборах в академию против своего коллеги, не потому, что тот плохо разбирается в филологии, а потому, что имел несчастье спуститься в столицу с противоположной стороны. Оттуда, где преобладает кочковатый ландшафт, не холмистый совсем. Следуя той же логике, провинциальный историк сидя в Душанбе прежде чем давать оценку тому или иному деятелю прошлого, вначале поинтересуется: из каких краев тот родом? Тому, кто из «неправильного» района может не повезти: таджикская история богата, на всех компромат найдется! В результате, коммунисты, исламисты, филологи и историки из холмистого района собьются в одну кучку, а их квази-коллеги и квази-друзья по партии из кочковатого района образуют свою «группу солидарности». Каждый поддержит своего не потому что тот лучше, а потому, что – свой. Можно конечно поддержать чужого, но только если это в интересах укрепления общины. Филология и историография как науки и партии как политические организации при этом оказываются в явном проигрыше.
Местничество это реликт аполитичной – догосударственной – культуры таджиков. Его идеал архаичен и прост: обеспечить жизнеспособность, покой и устойчивость общины, в которой все знакомы друг с другом и сообща создают и оберегают историю. Похожее местничество и трайбализм можно найти и в других странах региона, но только в Таджикистане (а еще раньше в Афганистане) оно стало причиной братоубийства. (Братскому Кыргызстану пока удается удержать общины от конфликта. Пожелаем же ему успехов в этом).
Главная причина живучести общинных привязанностей– историческая, а именно несытое аграрное прошлое (когда для того чтобы выжить, необходимо было убивать), отсутствие достаточного опыта проживания в едином государстве и стойкое недоверие к центральной власти, вызванное непропорциональным развитием регионов в советское время. Следуя традициям вне-государственного выживания, пастушеские сообщества всегда надеялись только на себя, особенно в том, что касалось защиты от соседей и от государства. Чем дальше от оживленных городских центров и благодатных плодородных оазисов, чем грубее и суровее окружающий ладшафт, тем крепче общинный дух, суше порох и выше готовность бороться за выживание всеми доступными средствами. На протяжении долгой среднеазиатской истории многочисленные территориальные, этно-лингвистические и религиозные союзы и общины соперничали, договаривались, воевали друг с другом не помышляя о создании более широкой – национальной – идентичности. Любая подобная попытка рассматривалась ими как навязывание чужого доминирования. Если учесть, что Таджикская республика в 1924 г. вобрала в себя преимущественно периферийные аграрные территории, никогда не знавшие прямого государственного контроля, то можно понять причину живучести махалгарои.
Понятия государственности и территориального единства появились в национальном сознании только в советское время. В отличие от таджикского (оседлого), в кочевых обществах трайбализм не стал опасным дестабилизирующим фактором, так как там исторически сложилась относительно устойчивая иерархия казахских, кыргзызских, туркменских, пуштунских племен. Сообществам Большого Жуза, Сары Баки, Теке и Дуррани удалось добиться доминирования и худо-бедно легитимизировать его традиционным способом. Это упорядочение оказалось полезным в дальнейшем национальном строительстве.
Для таджиков не знавших (или позабывших) племенное деление такой путь легитимизации закрыт. Качествами, объединявшими таджиков, и отличавшими его от соседей были не кровнородственные (как у кочевников), а важные культурные и социально-экономические характеристики, а именно иранизм и оседлость. Иранизм состоял в принадлежности к древнейшей расе и культуре региона, использовании иранских (восточных или западных) говоров и признание фарси (названного позже таджикским и переведенном на кириллицу) в качестве письменного языка. Оседлость подразумевала урбанизм, отсутствие племенных (в том числе вооруженных) структур и эгалитарных политических институтов. Иранизм связывал таджиков с великой письменной традицией иранской культуры, в то время как оседлость – с экономикой городов и земледельческих оазисов Средней Азии. Религия не играла и не играет объединяющей роли, так как таджикская идентичность вобрала в себя два несовместимых мазхаба – ортодоксию и ересь – ханафитский суннизм и исмаилитский шиизм. Иранизм и оседлость явились стержневыми характеристиками таджиков, имевшими глубокие исторические корни. Это то, что объединяет горца-исмаилита из Бадахшана с лавочником из ферганской долины. Однако, эти качества, при всей своей важности имеют отношение к «воображаемым» (выражение Бенедикта Андерсона) нациям. Они уступают по своей объединяющей силе кровнородственным (эмоциональным) привязанностям присущим субнациональным региональным сообществам. Региональные привязанности заменили таджикам племенные связи.
Региональное сообщество само по себе не клан и уж тем более не преступная организация, постольку, поскольку оно живет по правилам традиционного общества и управляется авторитетными лидерами. Однако, в пост-советскую эпоху в его функционировании и руководстве произошли важные изменения. На смену белобородым старцам (чаще: религиозным авторитетам, ветеранам войны и героям труда) пришли более молодые и эгоисточные политические предприниматели. Будучи скорее продуктами современности, чем продолжателями укоренившихся культурных традиций, эти субнациональные политические элиты вступили в борьбу за лидерство. При этом они коррумпировали коммунальные региональные структуры для обслуживания своих собственных – индивидуальных и групповых – интересов. Общины же, так и остались оторванными от реальной политики и неспособными противостоять персонифицированной власти этих местных паразитирующих политических предпринимателей. Традиционные общественные структуры хоть и пронизаны высоким гражданским духом взаимовыручки и поддержки, оказались слишком архаичными, чтобы выработать концепцию народного суверенитета хотя бы на уровне районов. Региональным (а также этно-лингвистическим и конфессиональным) сообществам, хотя и сделанным из прочнейшего материала, не удалось превратиться в политические ассоциации, чтобы выдвигать из своей среды истинно народных – легитимных – лидеров.
Не удивительно, что властный центр в Душанбе предпочитает иметь дело с лидерами из регионов в ущерб прямому диалогу с нарождающимся гражданским обществом и политическими партиями. При этом он пытается узаконить неравенство регионов и обеспечить собственное доминирование. Чтобы выжить в противостоянии с центром, подчинённые регионы вынуждены развивать групповое сознание в ущерб общенациональному. В свою очередь, правящая элита, вздумай отказаться от исключительной поддержки своих земляков чтобы подняться на национальную орбиту и обеспечить равные права всем регионам, рискует потерять доверие своего региона. Чтобы избежать поражения, она вынуждена растить свои мускулы, прибирая к рукам общенациональные ресурсы и используя государственный аппарат, его институты, законодательство и судопроизводство для ослабления, подчинения и – если надо – подавления своих действующих и потенциальных противников. Собственно национальные интересы при этом отступают на второй план. Таким образом, слабое государство не только допускает местничество, оно его культивирует. И наоборот, местничество делает государство слабым. Круг замыкается. Известный антрополог Энст Геллнер назвал такой тип отношений «тиранией кузенов». Власть держится на контракте, заключенном обитателями цитадели в Душанбе с её однородным квази-кровнородственным составом с одной стороны, и региональных квази-лидеров – с другой.
В центр внимания такой власти помещены не столько экономика и устойчивое развитие, сколько забота о том как распределить поступающие извне и имеющиеся в наличии ресурсы чтобы обеспечить собственное благополучие, а также политическое и физическое долголетие. Главным негативным следствием регионализма является сохраняющееся фактическое неравенство между представителями различных регионов. Оно ставит непроходимый заслон для развития нормальных рыночных отношений, а также гражданского национализма, отправной точкой которого является равенство всех членов нации. Меритократия (то есть власть талантливых, независимо от происхождения и социальной принадлежности), подразумевающая профессиональный отбор во власть несовместима с махалгарои. Космополитов, технократов, профессионалов, а также лиц с размытым или неподходящим региональным происхождением, не говоря о не-таджиках, просят не беспокоиться. То же относится к особам женского пола. Балом правят земляки, облаченные в дорогие костюмы и связанные между собой эмоциональными, кровными и потому чрезвычайно крепкими, узами. Их власть персонифицирована и проявляется в скрытой форме, оставаясь вне досягаемости судебной власти. Она не терпит контроля со стороны, чревата возобновлением межобщинного кровопролития. Она сопротивляется институционализации, гласности, прозрачности и идеальна для развития и поддержания коррупции. «Тирания кузенов», наконец, препятствует возникновению бюрократии как важного звена социального контроля и аполитичного, устойчивого, рационального механизма достижения долгосрочных организационных целей. Бюрократия в Таджикистане не отдельный класс, а придаток правящего класса.
Имеющееся согласие между региональными элитами, впрочем, временно и непрочно. Консенсус основан на далеко не равном распределении политической власти и ресурсов.
Как ни дели пирог – все равно кому-то достанется меньше. Да и сам пирог невелик. Таджикистан – бедная страна и ресурсов для неослабевающих аппетитов «кузенов» не хватает. Кроме политической власти и административных ресурсов есть живые деньги в виде зарубежных инвестиций, кредитов, гуманитарной помощи и грантов, но которые – вот незадача – поступают с интервалами. Как жаловался прижимистый подпольный миллионер Корейко очаровательной Зосе Синицкой, «это просто возмутительно, что жалование платят крайне нерегулярно!». Нехватка внутренних ресурсов и нерегулярность поступающих извне материальных и денежных потоков вызывают нервозность и текучку кадров на политическом Олимпе. У изгнанных остается быстро тающая заначка, привычка жить на широкую ногу, несколько «вторых» жен-любовниц с детьми, кое-какой бизнес, который вот-вот вырвут из рук что называется «с мясом», и… смертельная обида.
Недавняя таджикская история показала как вчерашние союзники и соратники выбывая из круга «сильных мира сего» превращаются в непримиримых врагов власти. Чтобы обезопасить себя, правительству приходится тратить немало времени, усилий и ресурсов на их нейтрализацию.
Там, где статус важней контракта, где нет равенства и свободного соревнования, там нет, и не может быть развития. Медленное развитие может и будет, но на фоне прогресса на глобальном уровне оно будет рассматриваться как топтание на месте если не движение вспять. Последствия такой системы, это то, что названо исследователем Дерлугяном (изучавшим проблемы Северного Кавказа) де-модернизацией, де-урбанизацией и инволюцией. Последнее подразумевает возвращение к первичному состоянию, когда при сохранении основных системных закономерностей с каждым витком спирали развития всё становится мельче и хуже качеством. Краны вроде есть, но из них течет черная жижа, киностудия вроде есть, но нет кино, газеты вроде появляются, но только раз в неделю, школы вроде есть, но ученики в учебное время катают тачки и моют машины, а учителя торгуют на базаре. Народ, некогда прославившийся на весь мир своим умением писать, издавать и продавать книги еще грамотен, но читать нечего: в столице нет ни одного современного книжного магазина. Традиционное право берет верх над гражданскими законами. Кумовство, непотизм и многоженство стало нормой. Сельское хозяйство и сельский быт разрушаются, а города (в том числе российские) заполняет пока еще трудолюбивая, но безработная таджикская молодежь. На село она так и не вернется, а городской никогда не станет. По некоторым данным, столица, рассчитанная на 600 000 сегодня вмещает более полутора миллиона жителей. Душанбе не в состоянии урбанизировать всю эту массу. Более того, сам город поглощается окраиной, перенимая чуждую ему субкультуру. Постепенно, таджики присоединяются к многомиллионной массе небелого не-европейского (несмотря на все заклинания об арийстве) люда, покидающего свои отсталые, несвободные и нестабильные страны в поисках лучшей доли. Безконфликная интеграция миллионной униженной таджикской трудовой миграции в российское общество крайне проблематична.
Чем слабее внутреннее единство, тем выше зависимость от внешних сил.
Жизнеспособность и стабильность страны во многом обеспечивается поддержкой международных центров власти, таких как Белый Дом, Кремль, европейские и региональные правительства, крупные промышленные кампании, международные финансовые институты, ООН, ОБСЕ и некоторые международные НПО (крупнейшие из них Ага Хан и Сорос). Поступаемая извне помощь однако, несогласованна, нерегулярна и нестабильна. Ситуацию также осложняет отсутствие согласия среди международных акторов, влияющих на безопасность в Таджикистане. Имеются в виду разногласия между США с одной стороны и Китаем с Россией – с другой. Не надо быть провидцем, чтобы предположить, кто именно окажется «крайним» в этом споре гигантов.
Угрозы Таджикистану, таким образом, исходят как изнутри, так и снаружи. Ситуация осложняется слабостью политических партий, независимой прессы, гражданского общества, эффективной судебной власти, неподкупной милиции, которые бы смогли выступить в качестве посредников в случае возникновения внутренних конфликтов. На международном уровне Таджикистан также слабо защищён от возможных конфликтов и посягательств на свой суверенитет.
Государство-нация или нация-государство?
Вернемся, однако, к главному вопросу поставленному коллегой из Японии: есть ли будущее у Таджикистана? Этот вопрос можно поставить в другую плоскость: сможет ли пораженное местничеством таджикское общество выжить в современном – пост-традиционном – мире? Сами таджики уже ответили на этот вопрос. Подавляющее их большинство уже живет по законам пост-традиционного общества: современные таджики свободно передвигаются между различными культурными средами и ассоциациями. Свобода предпринимательства и рыночные отношения способствуют стиранию границ между регионами, этническими группами, нациями и культурами. В то время как «кузены» делают вид, что продолжают представлять интересы «своих» регионов, население снимается с мест и уходит на заработки в другие регионы страны, Душанбе, Россию и далее. Общество в целом отходит от махалгарои. Особенно сильно неприятие местничества среди молодежи. Современная таджикская молодежь ищет спасения именно в социальной мобильности и шансе использовать новые профессиональные возможности пост-традиционного мира.
Проблема, таким образом заключается в несоответствии между «надстройкой» – сохраняющимся традиционным (региональным) профилем власти и «базисом» – фактической де-традиционализацией таджикского общества. Задача, на наш взгляд состоит в осуществлении перехода от символически-репрезентативной власти региональных элит к эффективному руководству субэтнически нейтральными (то есть свободными от махалгарои) профессионалами, способными в кратчайшие сроки мобилизовать национальные ресурсы и обеспечить устойчивое развитие. Надо отдать должное правительству, которое при помощи спонсоров мирного процесса примирилось с оппозицией, разоружило боевиков, восстановило основные государственные институты и сохранило целостность государства. При этом оно заслуженно пользовалось поддержкой подавляющей части населения. Консолидация власти, в том числе президентской, оправдана в моменты кризиса. Это понимали все. Однако, консолидация оправдана если она преследует своей целью переход к нормальному развитию, подразумевающему создание открытой конкурентной среды и рациональное использование общенационального потенциала. Как показали последние события на постсоветском пространстве, справедливость, даже будучи способной вызвать дестабилизацию, становится большей ценностью, чем была еще вчера. Все меньше остается желания мириться с несправедливостью и отсутствием положительных перемен. В этом смысле ситуация в Таджикистане (и других странах региона) напоминает ту, которая была накануне развала СССР.
Можно назвать это ожиданием новой волны демократизации. Не секрет, что чаще плоды от такой «демократизации» достаются не народу, а «кузенам», но это уже другой вопрос.
Пока живо местничество, революции, в том числе «цветные», лишены всякого смысла, так как они, скорее всего, обернутся банальным избиением во имя смещения одной региональной силы и замены ее другой, принципиально не отличающейся от предыдущей. Ожидать высокой гражданской зрелости в случае дестабилизации обстановки было бы излишне оптимистичным. Равнодушие к власти идет от отсутствия единства в обществе.
Пропагандистские кампании, предпринимаемые с легкой руки карьерных аппаратчиков и обществоведов из числа «таджикских патриотов», которые ведут между собой непримиримую борьбу за престиж и доступ к официальной власти, создавая причудливые «проекты века», завиральные исторические мифы и хвастливые теории не производят, в лучшем случае, никакого результата. В худшем же они сеют вражду, культивируют местничество и уродливый национал-расизм, углубляя раскол общества и уводя его в сторону от реальных экономических и общественно-политических проблем. Приоритет отдается псевдо-гуманитарному знанию и любованию прошлым в ущерб точным и естественным наукам. Архаические фестивали, фольк культура и историческая топонимика выталкиваются на передовые позиции, провоцируя неприятие урбанизма и индустриализма. Основной костяк национальной интеллигенции, сформировавшейся в советское время, выталкивается на периферию политической и культурной жизни. Он или идет просителем в международные фонды или развращается подачками с царского стола, или просто мельчает, опускаясь на районный уровень и выпуская красочные издания «О выдающихся выходцах района «N». (Не удивительно, что единственная книга о выдающихся личностях Таджикистана была написана американцем Эраджем Башири).
В Таджикистане нет устойчивого среднего класса, сплоченной национальной интеллигениции и гражданского общества, способных преодолеть традиционализм осталой таджикской общины и, потому, здесь важна роль сильной политической власти в лице государства. Именно государство должно стать основным агентом национального строительства. В истории нередки случаи, когда сначала формировалась нация, которая затем приступала к созданию государства (как это произошло в США). Однако, в случае с Таджикистаном применима формула лидера независимой Польши Пилсудского: не нация создает государство, а наоборот, государство создает нацию. Более того государству нужна нация.
Так, при активном участии государства произошло объединение поляков в 1920-х гг. Еще раньше Французская республика объединила отсталых крестьян (для многих из которых французский даже не был родным языком) и сделала их французами.
Окончательное формирование таджикской нации начнется только с отмирания махалгарои. В свою очередь, освобождение таджикского общества от махалгарои и его фактическое объединение может произойти не раньше чем таджикские общины и регионы почувствуют, что кланизму имеется надежная альтернатива в лице государства. Государства, предоставляющего всем его гражданам равные права и возможности и имеющего надежную национальную армию, неподкупные правоохранительные и судебные органы. Важным условием для повышения доверия к государству является эффективное и професиональное правительство, предоставляющее равные социальные услуги и обеспечивающее политическое участие всем общинам и регионам. Оно должно выступать в качестве нейтрального общенационального арбитра, устраняющего конфликты между регионами.
Речь, по сути, идет о выборе модели политической мобилизации и модернизации таджикского общества. Пока что, Таджикистан движется в направлении авторитарной модели, а именно к т. н. «органическому статизму», который предполагает опору государства на естественные, традиционные, «органические» интерес-группы (региональные группировки, например), в отличие от «искусственных» (политических партий, НПО и других организаций гражданского общества), ассоциирующихся с либеральной демократией. Авторитарная модель предполагает наличие диктатора-модернизатора и поддерживающих его элит, главной задачей которых является интеграция всех частей нации в единое целое. В принципе, авторитарная модернизация допускает не-демократическую легитимизацию энто-регионального неравенства и возведение его в ранг «национальной» традиции с возможной перспективой введения квази-династического управления. При этом, каждому региону будет отведена определенная роль, с тем, чтобы он чувствовал себя «органической» частью общенационального целого. Однако, для реализации этого проекта следует быть готовым к негативной реакции западного мира, уметь самостоятельно, без расчета на внешнюю помощь, справиться с бедностью, преодолеть коррупцию и предоставить населению сносное существование. Идеал такого проекта – сильное авторитарное государство, управляемое сверху, в котором отсутствует развитая партийно-политическая система и подлинное гражданское общество. Пример такого развития – Португалия времен Салазара (1927-1974 гг.) и франкистская Испания. Среди наших соседей в этом направлении движется Казахстан. (Впрочем, успех его «мягкого авторитаризма» во многом обязан сырьевым богатством этой страны.) С точки зрения исторической ретроспективы, в Таджикистане, такой вариант имеет определенный шанс на успех, так как он базируется на ностальгии по авторитарному советскому строю, мечте о президенте как суровом, но справедливом и заботливом отце, воображаемом «золотом веке» эпохи Саманидов и т. п. Однако, и в этом случае государство должно будет опираться не на коррумпированных «кузенов», а профессионалов – квалифицированных бюрократов и технократов.
Через демократию, или авторитаризм, но для Таджикистана важно добиться скорейших и реальных перемен к лучшему и при этом не допустить дестабилизации. Ещё одной революции – родной сестры гражданской войны – стране не выдержать. Революционное (даже бескровное, что мало вероятно) устранение «тирании кузенов» высвободит силы (религиозные группы, политические движения, регионы, национальные общины), которые они («кузены») прежде сдерживали и подавляли. Эти бесправные и обездоленные силы могут использовать лозунги народовластия для того чтобы усугубить ситуацию с безопасностью. Увы, универсальной формулы решения этой классической дилеммы между безопасностью и развитием нет, и каждому народу предстоит решить ее по-своему.
Выход видится в обеспечении стабильности через развитие и демократию. Стране, разумеется нужны инвесторы. Но еще более нужны новые элиты, идеи и подходы. Не следует забывать, что одной из главнейших причин «цветных» революций является самоблокада правящего класса от притока новых лидеров. Таджикистану следует завершить наконец затянувшийся процесс политической консолидации и перейти от послевоенного «восстановления» к устойчивому развитию. Иначе ему придется смириться с застоем, прозябанием и унизительной ролью потребителей во всеобщем процессе глобализации. Не надо обманывать самих себя, никому Таджикистан – какой он есть сегодня, со своим миллионом гастарбайтеров – не нужен. Хотя бы потому, что до Китая с его миллиардом рабочих сил рукой подать.
Для того чтобы справиться со стоящими проблемами не надо копировать чужой опыт или звать кого-то на помощь. Надо высвободить внутренние ресурсы и развивать народовластие, понимаемое как демократизацию существующих политических процедур и развитие действующих институтов, налаживание нормального политического процесса с использованием потенциала гражданского общества и политических партий. Пора соединить высочайший гражданский дух таджикских общин с современностью. Для этого необходима новая философия развития, в которой обращенный в прошлое культ (и шельмование) мертвых и набивший оскомину «этнофольклор» (когда на всемирную выставку достижений за неимением оных приходится посылать народные поделки и ансамбль сельской самодеятельности) должны быть заменены на нацеленный в будущее новаторский рациональный индустриализм.
Целью национального развития должна стать интеграция всех без исключения территорий и общин, населенных таджиками, таджичками, таджикистанцами и таджикистанками, а также внимание к каждой отдельной личности, ее максимальному культурному самовыражению.
Статья была написана в 2005 г. - К. А.
26.04 19:32
