Выставка документального фотопроекта российского фотографа Ксении Диодоровой «В холоде», посвященного памирцам, живущим между Москвой и родным кишлаком, открылась 26 июля в московском кинотеатре «Пионер». Автор проекта рассказала московскому изданию «Город», как они живут вдали от детей и родителей.
«Здесь, в России, принято считать, что миграция душит наши города, наши школы, наши вагоны метро. Миграция — это потоп, она заливает за край, и мы все тонем. Но, по правде говоря, потоп не там куда мигрируют, а там — откуда. Миграция и ее масштабы становятся ощутимыми и понятными только когда ты оказываешься там, у ее истока», - говорит Ксения Диодорова.
В экспозиции будет представлено 33 работы. Выставка продлится в кинотеатре «Пионер» с 25 июля по 15 августа.
Конечной формой проекта «В холоде» задумана книга — большой фотоальбом о Памире и памирцах. Эта книга будет издана на основе средств, собранных с помощью краудфандинга. Информацию о том, как сделать пожертвование, смотрите на стендах, расположенных в «Пионере».
В январе этого года фотограф из Петербурга Ксения Диодорова провела на Памире, в долине реки Бартанг. Там нет дорог и мобильной связи, уголь и алюминий больше не добывают, хлопок не выращивают. Работать негде, поэтому те, кому по 20–30 лет, едут в Москву и там становятся дворниками, грузчиками, строителями, кассирами.
Диодорова поговорила со старшим поколением в Таджикистане, а потом нашла их детей-мигрантов в Москве. Так появился документальный проект «В холоде» — 24 истории трудовых мигрантов в фотографиях. Диодорова рассказала «Городу» о некоторых из них.
Сафар и его родители Сорбон и Азиза
От Душанбе до Памира не ходит общественный транспорт. Местные жители скидываются по 100 долларов, набиваются во внедорожники и 15 часов едут до своих кишлаков. Я ехала в одной машине с Сафаром. Его депортировали из Москвы, и он возвращался домой впервые за шесть лет. В Москве Сафар работал на стройке и снимал квартиру с другими рабочими. Все, что оставалось, посылал домой. Обычно выходило $200–300 в месяц.
По пути наша машина сломалась два раза. Общие неприятности объединяют, и мы разговорились. Так Сафар стал моим первым героем. Мы вместе вошли в дом его семьи. Родственники знали, что Сафара депортировали, хотя в деревне и нет мобильной связи: новости приходят через знакомых, которые постоянно ездят туда-сюда. Родители встретили Сафара очень спокойно. У нас бы мама после долгой разлуки не могла оторваться от сына весь вечер. Они же ведут себя очень сдержанно на людях.
В первый день праздновали в кругу семьи — зарезали теленка и накрыли стол. На следующий день зарезали барана и накормили пловом всю деревню: буквально разносили тарелки по домам. На третий день в кишлаке была свадьба — меня тоже пригласили и даже вытащили из-за стола танцевать. Сафар тоже поднялся с топчана и пошел танцевать, хотя не сразу — было видно, что отвык. Я спросила, что он будет делать дальше. Он ответил, что 2–3 месяца побудет с родными, а потом «сама знаешь куда», то есть в Москву.
Алима и ее родители Укумат и Давлатбегим
Алима закончила филологический факультет в Хороге — это городок в 525 км от Душанбе, на границе с Афганистаном. Потом вышла замуж в Памире. Муж уехал в Москву на заработки, а зимой она поехала за ним, потому что соскучилась и хотела от него ребенка. Но забеременеть быстро не получилось, потому она задержалась в Москве и устроилась кассиром в KFC.
Алима говорила мне, что в Москве ей не нравится и она уедет, как только все получится с мужем. Она готова растить ребенка одна и понимает, что отец не увидит его еще лет пять, а то и больше. Я спросила, не хочет ли она преподавать фарси (официальный язык Таджикистана. — Прим. ред.), на что она ответила, что ей все равно, где работать. Отсутствие карьерных амбиций — привычная черта памирцев. Например, другой мой герой — кандидат биологических наук — таскает цемент на стройке в Москве. Говорит просто: «Я делаю то, что я делаю». Да и в самом Памире многие учились в университетах Душанбе, имеют ученые степени, но при этом живут в деревне и работают на земле. У этих людей нет привычных нам амбиций, но есть чувство долга, что они должны заботиться о семье.
Родители Алимы, Укумат и Давлатбегим, показали, как готовить ботш — блюдо из коровьей головы. В голове коровы 13 кг мяса. Ее обжигают паяльной лампой, чтобы избавить от шерсти, а дальше варят всю ночь с горохом. Когда я фотографировала процесс готовки, Укумат шутил: «Если твоя мама это увидит, никогда сюда не отпустит». То, что оказалось в тарелке, напоминало густой суп, из которого торчат уши. Я не спешила пробовать блюдо при всей моей любви к мясу. Ботшом меня все-таки накормили, оказалось — съедобно.
Мирфароз и его родители Хайруло и Басхотун
С Басхотун я познакомилась в Памире. Она научила меня плести из бараньей шерсти нить. Мы вместе сидели за веретеном, скручивали бараньи кудри в нитки, и она говорила, что очень любит эту работу. Напоследок надарила мне носков. В Москве я нашла ее сына Мирфароза.
Мирфароз работает на стройке. Он дольше всех не хотел со мной встречаться. Сначала отправил ко мне приятеля. Когда тот подтвердил, мол, «все нормально с ней», мы увиделись. Разговаривали три часа. Он рассказывал, как строятся отношения мужчины и женщины в их культуре. Жених и невеста не имеют близких отношений до свадьбы — «иначе неинтересно». И жена должна зависеть от мужчины. «Мудрая женщина, хоть она шустрее и умнее своего мужа, должна хотя бы видом показывать, что она слабая и зависимая, и жизнь получится», — сказал Мирфароз.
Тогда у него уже была невеста, и как только Мирфарозу заплатили деньги на стройке, он решил сыграть свадьбу. Невеста оказалась из соседней памирской деревни, но познакомились они в Москве. Она работает уборщицей в банке.
Басхотун, мама Мирфароза, тоже приехала на свадьбу и привезла мне в подарок памирский сушеный урюк. Сказала, что за несколько дней в Москве ощутила скуку: «Здесь как будто все крутится вокруг тебя, а ты стоишь на месте». Отцы молодоженов не приехали, остались следить за домашним хозяйством. На свадьбе гуляло 500 человек. Думаю, больше половины из них Мирфароз и его невеста даже не знали. Стол был накрыт скромно, но вкусно. Обошлись без алкоголя — не принято.
Платье невесты взяли в аренду, зато заказали лимузин. Я шутила по этому поводу, что «женятся трудовые мигранты, а свадьба с лимузином». На что они мне ответили: «Вот ты едешь в горы, тратишь там свои деньги, потому что тебе это интересно и важно. А нам горы неинтересны, нам интересны торговые центры и лимузин на свадьбу». Но лимузин, кстати, на их свадьбу так и не доехал — в этот день патриарх освещал церковь, и дороги были перекрыты.
Карим, его родители Холик и Баорек, жена Миромо и дочь Нозиа
Холик — халифа. Это что-то вроде местного священнослужителя. Он проповедует закон Корана, проводит религиозные ритуалы на свадьбах, при рождении детей, по пятницам читает молитвы для всего кишлака. Это знание передается по отцовской линии: его отец и дед тоже были халифами. А вот сын Холика халифой не стал. Карим уже 7 лет работает в Москве грузчиком, чтобы прокормить семью. Когда мы пришли к нему в дом в Москве, я попросила прочитать молитву после еды. Он не вспомнил ее текст. Хотя, возможно, стеснялся.
Карим очень скромный парень. Живет в Подмосковье с женой. От него я впервые услышала о том, что жены памирцев приезжают к мужьям в Москву, беременеют, оставляют ребенка в Памире бабушками и дедушкам, а сами возвращаются к мужьям в Москву. Дочери Карима три года, и он ее ни разу не видел. Иногда он говорит с ней по телефону. С того конца провода обычно детский голос говорит две фразы: «Когда приедешь?» и «Присылай денег».
Вместе с женой Карим начинает утро в Москве ширчой — соленым молоком с маслом и чаем, в которое опускают лепешки и едят как похлебку. Это традиционный памирский завтрак. Лепешки пекут сами.
Алихон, его брат Джума, жена Тамина и дочь Навиштано
Алихон и Джума — родные братья. Джума отучился на геолога в Душанбе, вернулся в деревню и всю жизнь был крестьянином. Он большой философ, много говорит о том, что все люди равны и неважно, где ты родился, какой национальности и религии, — все люди должны одинаково уважать друг друга.
Алихон в 17 лет вместе с женой уехал в Москву на заработки. Сейчас трудится электриком. У него инвалидность по зрению, поэтому профессии грузчика или строителя ему не подходят. У них с женой Таминой есть шестилетняя дочка, которая живет в Памире. Алихон дочь никогда не видел. Она называет его «дядя», а свою маму Тамину — «тетя», часто говорит: «Мама моего брата звонит». Раз в год Алихону удается накопить на один билет до Душанбе — он стоит 10 тыс. руб. На два билета денег уже не хватает. Потому домой едет только жена.
Когда я вернулась из Памира и показала Алихону фото его дочери, у него задрожали губы, но он сдержал эмоции. Тогда он говорил, что ждет возможности поехать домой. И дождался — недавно Алихона депортировали, потому что у него не было разрешения на работу. Домой он поехал впервые за 8 лет.
Джума, его брат Ато и племянник Бахтовар
Семья Джумы живет в самом высоком кишлаке долины Бартанга — Рошорве. Племянники, двоюродные племянники, тети, дяди, сестры — все живут в одном доме и спят в одной комнате. Не всегда легко проследить, кто кому кем приходится.
В Рошорве много солнца. В свое время какой-то активист из деревни подал заявку на грант Евросоюза и выиграл — в итоге во все дома поставили небольшие солнечные батареи. Мощности каждой хватает, чтобы круглосуточно давать свет одной лампочке. Племянник Джумы Бахтовар боится темноты, поэтому на ночь в доме всегда оставляют включенной одну лампу.
Сам Джума уехал в Россию три года назад. Сначала жил в Москве, два года назад переехал в Петербург, работает грузчиком в «Перекрестке» с 9 до 22, без выходных. Джума оплачивает обучение младшего брата Ато, который учится в экономическом техникуме и занимается самбо. Они живут в комнате вместе с приезжими из соседних кишлаков. Цена на аренду для мигрантов выше, чем для россиян. Комната в отдаленном районе Москвы может стоить 35–40 тыс. в месяц, и в ней обычно живет по 5–7 человек.
05.05 14:32
