Режиссер Барзу Абдураззаков о времени и о себе, о культуре личной и общественной.
Мы встретились с Барзу в историческом, культовом для душанбинцев месте – в чайхане «Рохат» возле Театра им. Лахути в обеденный перерыв за косой непременного лагмана.
- Тебе на днях исполнилось 53 года. Ты многого достиг. Тебя знают в Таджикистане и за пределами республики. Ты лауреат многочисленных международных театральных конкурсов и премий. То тебя приглашают в Москву, то в Тегеран, то в Бишкек, то в Алматы, то в Минск. Ты известен и востребован везде, но только не у себя на родине. Здесь у тебя нет постоянной работы, нет собственного жилья, зарплаты, ты и твоя большая семья перебиваетесь, как говорится, с хлеба на воду. Что ты делаешь здесь, где тебя не берут в штат ни одного театра, где тебе не платят достойную зарплату, где тебя не ценят, в конце концов?
- Я часто задаю себе тот же самый вопрос. Может быть, это самый-самый часто задаваемый вопрос. И на него мне непросто ответить. Я нахожу всякие объяснения, почему я здесь. Вот я говорю себе, что у меня здесь мама, и я один у нее. Я также нахожу другую причину и говорю себе, что это моя родина, и я ее люблю. Но и это будет неполная правда. А в чем она? Давай разберемся. Ну, во-первых, я верю в Бога и верю в судьбу. Я понимаю, что есть некая изначальная заданность. Я фаталист. Я человек такого софокловского, древнегреческого понимания жизни. Я понимаю, что Бог определил моих родителей, мой путь, мою семью, моих детей, мои встречи, моих друзей и мою родину. И вот я думаю, раз я здесь, значит, так тому и быть. Значит, есть некий замысел у Бога, что я должен быть здесь, многому радоваться и по многим причинам страдать. Раз я здесь, значит, необходимо здесь что-то делать. Я люблю Европу, я очень люблю Россию, я люблю жизнь. Но мне кажется, что сегодня художнику быть здесь важнее. Это не высокие слова, это то, что есть. Вот твое присутствие здесь, на этой территории очень важно, мое присутствие здесь очень важно. Когда страна настолько унижена, что мы стоим даже ниже по уровню такой республики, как Вануату, о которой мы и слышать не слышали, то надо, чтобы такие люди, как Тимур Зульфикаров, Давлат Худоназаров, Рустам и Шариф Шукуровы и многие-многие другие, которые рассыпаны по миру, служили своей стране. Нужно их всех собрать на родине. Они нужны здесь. Нужно всех их собрать и сказать: «Все, ребята, Вануату… Давайте выкарабкиваться из этой ситуации все вместе». И «надо дело делать, господа», как говорил герой Чехова. Надо просто каждое утро вставать и что-то делать. Невзирая ни на что. Невзирая на то, принимают тебя здесь или не принимают. Это теперь не имеет значения. Мне, например, теперь не важны звания, лауреатства и так далее… Я хочу попробовать мед рая, я хочу выпить вино в раю. Туда же приглашаю всех. Я хочу там быть рядом с Богом и видеть Бога. И все, что я здесь переживаю, я терплю только потому, что хочу быть в раю. Правда. И когда я молюсь, и когда я плачу, и когда мне больно, знаю, наступит момент, когда все это кончится. А вот следующий момент - вечный. Он должен наступить, и я должен выдержать все это и оказаться там, где текут молочные реки и обитают херувимы. Поэтому я здесь и мечтаю, чтобы мы перестали быть нацией исхода.
- Но что именно ты хочешь сделать здесь? Одни видят в тебе совесть нации, и ведь это здорово, когда нация ощущает себя нацией и у нее есть совесть, воплощенная в каком-то конкретном лице. Но другие, напротив, в этом же самом видят опасность, воспринимают эту совесть едва ли не как вирус. Кто ты, чего ты хочешь добиться, что и для чего ты делаешь? Каково твое послание?
- Я хочу быть мудрым… Я хочу, чтобы после моей смерти что-то изменилось в этом мире, в моем крохотном окружении, пусть - театральном. Возвращаюсь к предыдущему вопросу. Кто-то замечательно сказал, что каждый из нас, приходя в мир, пишет собственную Библию. Позавчера у нас был разговор с артистами, и был совершенно правильно задан вопрос: «Если уже в четырехмесячном возрасте, когда мы еще в утробе наших матерей, ангелы спускаются (мы знаем это по Корану) и определяют нашу судьбу, то что же зависит от нас?» Я ответил, что судьба предопределена. Судьба задана, как пьеса. Вот ее начало, вот развитие сюжета, вот кульминация, и вот конец. И как говорит Гамлет в последней фразе пьесы, «а дальше тишина». Судьба задана нам, как пьеса, ты не можешь дописать и убрать. Но ты можешь сделать одно: или гениально ее сыграть, или остаться бездарем. От нас зависит качество жизни! Бог дает нам это право. Он говорит: я тебе дал жизнь, но качество жизни зависит от тебя, от того, как ты сыграешь этот спектакль. Я хочу качественно сыграть мой спектакль и достойно пройти мой путь. Максимально качественно, насколько хватит моих сил, ума и мудрости. Я хочу, чтобы был достойный финал и аплодисменты.
- Но твои спектакли, качественные, сделанные от души, в которые ты вкладываешь свои силы, время, нервы, здоровье, - их закрывают. Их не способны по достоинству оценить здесь. Для чего тогда? Кому?
- Я пытаюсь быстро об этом забыть. Театр меня научил одной вещи. Я практически не отвечаю на оскорбления. Я не подставляю, как Иисус, вторую щеку, я просто разворачиваюсь и ухожу. Потому что когда я ввязываюсь в драку, то понимаю, что я теряю время. Закрыли один спектакль – Бог с ним, я сделаю другой, мне дорого мое время. Это не мои проблемы, для меня главное – дело сделать. В конце концов, мы четко должны знать, что всему придет конец. И эта чайхана, эта жизнь, эти огорчения, эти радости – когда-то все это закончится. И когда это все закончится… Мы в жизни набираем очки, понимаешь? Как в фигурном катании, где в зачет идут удачное па, вращение, точный пируэт и так далее… Мы набираем очки, и чем больше у нас очков, тем лучше для нас. У нас есть хорошие эталоны жизни. Это Мухаммад, Будда, Иисус. Им было сложнее. Им выбивали зубы, распинали, изгоняли... Но ведь они шли. Мелочь все это, закрыли – не закрыли, дали – не дали… В конце концов, это сопротивление и есть жизнь. Чем труднее, наверное, тем лучше, тем качественнее должно быть преодоление… Но ах как хочется все-таки жить по-человечески, не завтра, а здесь и сейчас!
- Но ты наверняка думаешь, чтобы был какой-то резонанс, воздействие… Если тебе не дают работать, не дают театра, как донести свое послание? Театра нет без зрителя, писателя - без читателя. Как быть?
- Нет, есть же еще люди, которые приходят в театр несмотря ни на что. Есть именно тот зритель, которого я хочу видеть, те, которых я жду, которые приходят на меня. Ты же сам говоришь, что одно мое имя зовет людей на спектакль. А есть те, которым это не нужно, они не придут ни за что, хоть тресни. Пока ты еще молодой режиссер, ты добиваешься публики, авторитета и так далее. А потом происходит другое - ты мудреешь, к тебе приходит опыт, и ты начинаешь работать на качество, на глубину. И уже не думаешь о зрителе. Это происходит как у Флобера, который писал одну фразу три дня. Ты сидишь в репетиционном зале, работая над одной маленькой, крохотной, минутной сценой неделями, потому что добиваешься этого гребаного качества. Тебе больше ничего не нужно, кроме качества. Жест, фраза, ее весомая конструкция, точное звучание каждой ноты, созвучность эмоций, чувств, рисунок и красота мизансцены, музыка слова… Понимаешь? Ты хочешь, чтобы это все зазвучало. У тебя целый симфонический оркестр, и он должен проникать в самое сердце зрителя. И даже не это… Есть ты, и есть тот идеал, который ты хочешь воплотить на сцене…
- Перед которым ты отвечаешь…
- Да, перед которым ты отвечаешь, в конце концов. Потому что, видишь ли, у режиссера очень опасная миссия. По большому счету он всегда держит в уме и сердце некий идеал, и для него он работает. Но режиссер всегда имеет дело с публикой, с массами людей, которые к нему приходят. Это диалог между его нутром и публикой, его тайнами, которыми он делится с ней. Когда мне говорят: расскажи о себе, я всегда говорю: посмотрите мои спектакли, там весь я. Прости за аналогию, «мадам Бовари - это я». И для меня становится важным этот идеал, миссия, когда ты один на один с публикой. Потому что спектакль – это не беготня по сцене, это твой монолог, тайный монолог перед публикой, это твой рассказ о себе. Будь это Труффальдино, потому что Труффальдино становлюсь я,- я понимаю это его безденежье, нужду, это вечное придумывание каких-то ходов только для того, чтобы прокормиться. Абсолютно так. Завтра я, допустим, ставлю «Антигону», и это тоже я, это мой внутренний протест против Креонта. И Яго – это я, и Отелло.
- И все же ты надеешься быть услышанным? В этом твое счастье?
- Да. Все пройдет, пусть мне и несладко живется, но… На днях в Союзе писателей на вечере молодых русскоязычных поэтов и писателей прозвучала замечательная фраза в переводе с испанского Бахтиера Аминова: «Не Бог немой, это я глухой». Эта фраза запечаталась в моем сознании. И я думаю, что же такое счастье? В святом Коране говорится, что Бог милостив и милосерден, и это абсолютно верно. И когда мы сидим сейчас здесь, в этой чайхане, в прекрасный осенний солнечный день и просто общаемся, это ли не счастье? Потому что миллионы людей сейчас мечтали бы оказаться на нашем месте.
- Кстати, именно поэтому я привел тебя сюда, в это место между двумя театрами, место, куда сейчас в эти минуты мечтали бы попасть сотни тысяч душанбинцев, которым уже никогда не приведется здесь побывать. И я, проживший почти 20 лет за пределами родины, прекрасно их и тебя понимаю…
- Вот именно, тысячи таджиков и не только таджиков за пределами родины сейчас мечтали бы посидеть часик в чайхане «Рохат», тысячи тысяч – просто выйти за пределы больничной палаты, встать с койки. Бог рассыпал нам так много счастья! Просто мы этого не слышим, мы этого не осознаем. Бог сетует: когда вам плохо, вы вспоминаете обо мне, но когда я вам даю счастье, вы это не видите и не цените. Но разве это не счастье: встать, умыться, выпить чашку кофе, поцеловать жену и поехать в театр, пообщаться с актерами, баловаться, как ребенок, на сцене, позвонить детям, услышать их голоса, увидеть их лица!.. Общаться с моей младшей дочерью Ханно, наблюдать за ней, слушать ее… Лучшего дара в моей жизни просто быть не могло. Есть нечто, что компенсирует все невзгоды. Почему нет, когда моим детям не стыдно за меня?! И это ли не награда, и это ли не счастье?! А остальное не имеет никакого значения. У меня есть любимые и любящие люди, есть друзья, есть зритель, есть что сказать людям, есть желание любить и дарить любовь. И это главное…
(Продолжение беседы с режиссером Барзу Абдураззаковым читайте в следующий четверг).
24.04 12:04
